Моим первым словом было "папа". Два таких простых одинаковых слога, которые когда-то сделали тебя самым счастливым человеком на этой загнивающей планете. Па_па - легко и совсем не сложно. Па_па, и ты расплываешься в улыбке, обнимая меня за плечи. Ты всегда был моей опорой, защитой, главным учителем и самым большим критиком. Па_па - трехдневная щетина и запах кухни, что не смывается ни под одним душем. Моя любовь к тебе слепа, безгранична, взаимна и терпит все, что выпадает на ее долю.
Па_па, в последнее время все чаще хмуришь брови и трешь пальцами переносицу. На тебя столько всего взваливается. И ты все больше чувствуешь усталость от груза: от супруги, что истерично рыдает, когда ты сутками пропадаешь на работе [по крайней мере, ты в этом убеждаешь]; от дочери, что отказывается слушать и хочет строить свою жизнь, наступая на грабли собственные; от бизнеса, что приносит неплохие средства, но игры опасные, неотъемлемой частью являющиеся, становятся слишком запутанными. Ты хочешь покоя, отдыха, душевного равновесия. Но боролся за положение так долго, что потерять нажитое непосильным трудом - лучше умереть.
Па_па, твои пальцы скользят по моим волосам. Когда-нибудь тебе придется принять, что маленькой Триш уже больше, и твои сказки перед сном больше не нужны.
Па_па, мы такие разные, но мы всегда будем вместе. Пока смерть не разлучит, как говорится в этих глупых, сопливых клятвах. Смерть, что вот уже несколько лет подбирается к тебе все ближе, пожирая легкие страшным заболеванием. Ведь когда-нибудь ты признаешься. Ведь когда-нибудь все закончится. Ведь когда-нибудь мой мир треснет без тебя, па_па.

на самом деле, задумок/идей много, но все обязательно расскажу/покажу лично. строй своего персонажа как хочешь, ибо заявка - всего-лишь набросок, костяк, от которого можно двигаться в любую сторону. факты менябельны. просто приходи. все обсудим и решим.
а я уже очень жду_люблю_прыгаю_целую_обнимаю
можно смотреть без звука, как делаю я, и наслаждаться

Пыльные районы. Грязные кварталы. Ядовитый запах, что душит, прикрываясь кисло-сладким ароматом дешевой китайской кухни. Земля, усыпанная разнообразной дрянью, которую кто-то обронил или оставил намеренно. Бэй-Вью-Хантерс. Совсем другой, непохожий на родной Ноб-Хилл. Тем и привлекает. Патрисия всегда сюда тянется, словно место это намазано медом. Облачается в самые неброские одеяния и ступает осторожно. Проводит пальцами по исчерченным стенам, приветливо улыбается суровым прохожим и плохо смешивается с толпой. Инстинкт самосохранения остается где-то в комнатах на втором этаже собственного дома. Чувство опасности, которое должно преследовать, только будоражит, а не заставляет сжиматься от страха в углах ближайших прогнивших зданий. Глупая девочка. Бесстрашная девочка. Интересующаяся девочка.
     Сегодня она движима собственным безграничным любопытством. Черт его разберет в поисках какой конкретной вещи. Впрочем, это не столь важно. Главное – это путешествие по закоулкам столь запретного и, по словам отца, отвратительного черного рынка. Остальное – второстепенно. Мотылек, что летит на свет обжигающий [убивающий] – вот, кто она, однако, о том и не задумывается, отгоняя подальше мысли далеко не радужные, что периодически предательски возникают. Таким, как Триш, здесь не место. Такие, как Триш, должны прятать белы рученьки в сто слоев одежды от одного упоминания. Такие, как Триш, морщатся и носы воротят только представляя. Такие, как Триш, задыхаются вне своего чистого купола. Такие, как Триш, но только не сама Триш. Бунтарка? Возможно. Больше подходит слово безумная.
     Тропа ведет вдаль, вдоль неоновых огней и затертых вывесок. Людей, на удивление, много. Всякий прохожий пытается заглянуть в лицо и немым вопросом задается. Мисс Оуэн не выглядит завсегдатаем, одной походкой отличается. Плывет, как те лебеди из старых книжек, что на полках библиотек хранятся. Остальные же плетутся медленно, тяжело вышагивают, плечами задевают. И каждый, кажется, неодобрительно качает головой из стороны в сторону. Хозяева лавок невольно вздрагивают и услужливо ниже голову опускают, как только нога девичья ступает в их обитель. За версту чуют деньги и товары предлагают всяческие. Что угодно, лишь бы забрала, заинтересовалась, как можно больше на стекла стоек мутных выложила. Стремление понятное, но ухищрения не срабатывают. Патрисия лишь бродит бесцельно, след оставляя в магазинчике очередном.
     Но вдруг она останавливается. Чья-то рука черная за подол тянет и тащит вниз, нашептывая себе что-то под нос. Фигура мужская, что просила милости буквально пару минут назад, теперь агрессией плещет во все стороны, противника найдя себе совсем не равного. – Отдавай сумку, богатенькая дрянь, - над ухом приказным тоном произносится. Потеря ориентиров и растерянность - эмоции, что первые разум затуманивают, не дают рассуждать трезво. Вне золотых клеток и условий комфортных, где каждый вдох под контролем охраны с орудиями, люди борются за существование. Естественный отбор в условиях разрушенного мира. Либо ты, либо тебя. Крики бесполезны, сопротивление подавляемо. Окружающим плевать. Окружающие - точно такие же падальщики, как и тот, кто дыханием несвежим обжигает нежную кожу, изрезанными фалангами к сумке приближается. Знает, вестимо, каких кровей его внезапная спутница, либо совсем отчаялся.
- Да пошел ты, хрен неотесанный, - последнее, перед тем, как очередную попытку выбраться сделать бесполезную.

Джакомо – просто Джек для самых близких – бизнесмен до мозга костей. Он сможет продать тебе все, что угодно – от своего грязного дырявого носка до волос с чужой задницы. Проблема лишь в одном – кому в это время славных имплантов нужны биологически чужеродные волосы, которые могут еще и не прирастись?
Приходится направлять умение в другое русло. А какая торговля никогда не умрет? Правильно, торговля людьми.
Джакомо ненавидит людей. Ненавидит андроидов. Ненавидит азиатов, ниггеров, кровных и родных итальянцев. Ему плевать, кого продавать – живых или искусственных, на вид все дерьмо одинаковое.
Автомойка – хорошее прикрытие неизвестно откуда берущимся деньгами; хорошее прикрытие, чтобы сделать вид, будто бы ты скромный добропорядочный семьянин; хорошее прикрытие, чтобы прятать тела в ховеркарах, обеспечивать своих ребят «официальным трудоустройством».
В руках «Большого Джо» - целый мафиозный клан, занимающий добрую половину Черного Рынка, имеющий свою долю и от продажи наркотиков, торговли оружием, подделыванием ценных бумаг и паспортов, но больше всего – конечно же от человеческого трафика.
От столь тяжелой и ответственной работы необходимо отдыхать, поэтому Джек – частый гость в «Йошиваре», а после – вновь «законопослушный гражданин», любящий муж и отец.

просто приходи

Рэй пытается остановить бурный поток воспоминаний, что дамбу его внутреннюю прорывает, но слишком уж он бушующий, слишком неистовый, слишком бешеный; и Рэй тонет и воздух ртом ловить пытается, глаза выпучены, словно у рыбы, что на берег выбросило, и кончики пальцев подергиваются судорожно, когда он за собственную куртку хватается, как за последнюю ниточку реальности. Запертые за сотней дверей и стальными замками призраки в тесное кольцо его окружают и давят своими эфемерными телами, заполняют собой атмосферу, все дальше от действительности уводят насильно; то, что на центральной платформе происходит, кажется фантасмагорическим театральным представлением – все окутано туманом плотным, и ребячьи движения, что так отчаянно взрослыми казаться пытаются, выглядят абсурдно и бредово.
На языке растворяется чувство вины – горькое и едкое, и все его естество ядом отравляет, проникая в кровоток, по сосудам несется и разум охватывает; тело будто в огонь брошено, с ощущениями справиться старается.
это (не) твоя вина
ты (не) виноват
ты (ничего не) мог сделать
-Мистер Блейк, - говорит мальчишка-Рэй, тридцатилетний, но рядом с мистером Блейком неопытный и зеленый, совсем-совсем свежий, и мужчина улыбается ему снисходительно, учит всему, что знает сам, и тому, что знает сейчас Рэй; наставник, что избрал свой путь бодхисатвы, оставшийся в памяти куском перемолотого мяса, приправленного осевшей придорожной пылью. Притупленные эмоции, притупленная и задушенная эмпатия – то, чему он лучше всего научился, и заплаканные раскрасневшиеся глаза не вызывали сожаления или сочувствия; ничего, кроме стандартного бездушного «мне очень жаль», предписанного моральным протоколом.
И тогда тот же взгляд, такой же ярый и пылкий, непримиримый, ребенку неприсущий, что какие-то ниточки в сердце его зацепил и пошевелиться заставил, чуть было возведенную каменную крепость не разрушил, волю эмоциям не дал.
Сегодня все это всплывает вновь, сегодня по календарю День Мертвых, Día de los Muertos, и его призраки прошлого навещают без приглашения.
ты можешь что-то сделать
ты должен что-то сделать
Но черный рынок Сан-Франциско – это не детская песочница, где ты можешь попросить поиграть с чужой лопаточкой, если только не заплатишь за нее. Точно так же, как Рэй не может сказать торговцам аукциона – эй, парни, отпустите девчонку по старому знакомству - потому что так просто не делается; и если ты живешь в Бэй-Вью-Хантерс, ты должен соблюдать законы Бэй-Вью-Хантерс.
Он не будет рисковать собственным положением на рынке ради одичавшей девчонки почившего приятеля по работе.
он (не) будет
Рэй вздыхает и, расталкивая потенциальных покупателей и простых зевак, пробирается к скрытой двери, цветом сливающейся со стенами, с табличкой «вход только для сотрудников».
Сотрудники аукциона – звучит смешно. Тёмные подельники и тела с очерствевшими сердцами и жестокими лицами. Рэй Маллиган – свой среди чужих, берется за предложенную работу, если кому-то понадобится грубая физическая сила и цепкий ум, и с оплатой кусаться не будет. А возможно – следовало бы, и тогда и деньжат в кармане больше было, и всю эту дрянь можно было развести более простым способом, выложив за девчонку несколько увесистых пачек банкнот.
-Хай, Джейми, - кивает он охраннику как ни в чем не бывало, - как делишки? Я по делу, пропустишь?
Дружелюбное похлопывание по плечу – как метка на теле, невербальное разрешение вместо электронного пропуска.
Рэй наизусть знает лабиринт из полутемных коридоров и низкого потолка, обшарпанных стен и застоялого запаха гнили, плесени, пота и более всего – удушающей боли; широкие плечи заполняют все узкое крошечное пространство, и он чувствует себя слоном в кукольном домике.
-Томми, дружище, давно не виделись, - очередная беспечная улыбка, умело наигранная, привычная, - не надоело еще пиздить аукционный товар? Неплохо ты справился там с девчонкой, которая сдачи дать не могла, да? У тебя случайно не встает на такое? Ладно-ладно, не злись, я шучу, - сплошной непрерываемый поток говна изо рта, и Рэй ведет себя непринужденно; легкий бестактный юмор и колкие фразочки – так, как все привыкли, как все его знают, «да это же типичный Рэй»; андроид, впрочем, не злится, либо не показывает этого, и лицо его как обычно непроницаемо.
-Мелкая соска меня заинтересовала, пришел поближе рассмотреть, позволишь мне? – он бровями играет нахально, на что Томми равнодушно кивает и показывает в сторону клетки, в которой дикий зверь заключен.
-Хээээй, малышка, - голос у него все такой же наигранно жизнерадостный и громкий, но на лице улыбки уже нет – к репликанту, что пристроился у дальней стены, он стоит спиной, - как ты здесь оказалась? Любишь играть во взрослую? Не хочешь поиграть со мной?
Рэй присаживается на корточки и уже тише, подзывая её к себе пальцем, бесстрашно (и глупо) приближая лицо к самым прутьям клетки, шепчет: - ты дочь Блейка, верно? Бегущего?

Болит голова – нестерпимо.
Он знает, что это – нехорошо. Не потому, что больно сейчас, а потому, что будет больно потом; и он всегда это чувствует – печаль, горечь, мучительное сожаление – и всё это в черной пропасти без единого лучика света, зияющая дыра в памяти после болевого приступа.
Ударился головой в детстве или ударили – без разницы; результат один: немного сломан, непоправимо, неисправно; и приходит в себя неизменно в одном месте – в пустоши, за чертой города.
Иногда – исключение – на Черном Рынке в Бэй-Вью. Как попал – не знает, но на теле – ни царапины, на одежде – ни пылинки, разве что капли крови порой на брюках, на рукавах, на пальцах, но с кем не бывает, верно?
И домой бежать как можно быстрее, пока не испугались и не потеряли; скорее к белоснежным скатертям и чистой одежде, к готовому теплому обеду, серебряным столовым приборам и таблеткам, что головную боль подавляют и настроение неизменно ярче делают.
*
Привкус крови на языке – чужой, не своей. Своей наглотался вдоволь когда-то, и теперь все больше хочется забить вкус другой – человеческой, яркой, резкой, выразительной, словно выдержанное вино.
О собственной «болезни» знает; этот, второй, что внутри, считает себя человеком – так, как когда-то он сам (целый) считал, пока не узнал, пока не сбежал, глупый. Приложился головой, и что-то пошло наперекосяк, память наполовину – одна знает, что андроид; другая до сих пор считает, что человек, и живет по тем же принципам – избалованный мальчишка.
Две личности в одном теле, но ему – удобно, его устраивает, пока есть теплый дом, куда можно возвращаться, пока есть то, откуда можно заново сбежать.

Идея в общих чертах такая: репликант был создан как замена почившего сына/внука для богатой семьи, перебравшейся в колонии. Благодаря некоим обстоятельствам, которые вы можете придумать сами или попросить помощи у меня, мальчик узнает, что он – андроид, и решает сбежать. Во время побега (как вариант – в результате неудачного приземления) ударяется головой, из-за чего происходит сбой – раздвоение личности, где одна все еще считает себя человеком, а другая знает, что является андроидом.
Либо так: изначальный брак в системе, из-за которого все и произошло.

// Бомбу ночью сочинял, что есть мочи начинял
Я так хотел принадлежать к чему-то большему, чем я
Мир пустой, хоть с каждым вторым перезнакомься
Я не биоробот с позитивной лыбой комсомольца //

неспособность к эмпатии - подражай сколько хочешь, криви ебало в жалостливую гримасу, всё равно так красиво, так чертовски технично, как у настоящего человека, не получится - чжан компенсирует напускным агрессивным нахрапом, несдержанной бурной яростью. последователей мерсера - иеговисты версии 2к49 с благостными улыбками клинических аномалов - он отгоняет с порога грохочущим разухабистым матом, кипучая смесь американ инглиша с китайской непечатщиной, а все подаренные дядюшкой имоу строгие офисные костюмы с галстуками-удавками он уже давно сжёг в мусорном баке во дворе (будь незамолкающий фоновый пиздёж чжана чуть честнее, он бы каждому встречному рассказывал о том, какой это невыразимый кайф слушать, как с мерзким хрустом ломается чья-то шея, - когда воспоминания об этом пробираются в сны, он просыпается с каменным стояком и остаётся только дрочить до мозолей на ладонях - но, к счастью, он всё же не настолько непроходимо туп, чтобы озвучивать такое без страха оказаться деактивированым раньше положеного срока).

чжан, в общем-то, ничем не отличается от обычного человека, кроме как нафаршированными железяками мозгами (въебав синтетической дряни, он порой буквально слышит, как скрипят шестерёнки), но поведение его - старательно слизанное и доведённое до крайности, что-то подсмотренное у городских сумасшедших, которые ещё остались в чайнатауне. чжан вопит с подвыванием, - картинно и артистично, повиснув на руке у прохожего, вцепившись вечно перепачканными чёрт знает в чём пальцами в рукав дорогого пиджака - "сами мы не ме-естные, голодаем и скитаемся, денег не-ет, документы укра-али" - а затем с той же лёгкостью отлипает от побагровевшего от такой наглости мистера, сально ухмыляясь и одним движением стряхивая в рукав чужой бумажник. чжан подмигивает незаметно тому парню из дома напротив, пожелавшему новых ощущений, показывает карточный фокус, настоящую уличную магию - и вот уже в чужом кармане пакет с растёртым в порошок живым кайфом, - не словишь приход так хотя бы разнообразишь серую половую жизнь - а в его бренчат монетами оплаченная крыша над головой и новые цацки для сестрицы.

чжан мог бы сделать бизнес, крутануть барабан так, чтобы выпал главный приз, но ему не хватает ни терпения, - никогда не хватает терпения, ведь сдвг это чума 21го века, кто сказал, что только для людей? - ни банального желания прыгать выше головы, ему нравится болтаться среди чайнатаунского клоповника, тут пригрето и уютно, хоть среди синтетической мучной закваски (что будет, если добавить в тесто для пельменей немного того самого порошка? нет, блять, чжан, нет), хоть в чужих карманах, хоть среди беснующейся толпы, набившейся в крошечный полупритон и трущейся друг о друга гениталиями. и, если честно, ему страшно, чертовски страшно, что однажды бегущие выйдут на его след, почуяв сладкий запах наживы, поэтому - не спать, никогда не спать, двух часов вполне достаточно, синяки под глазами отливают насыщенным лиловым, а из носа прямо в жратву капает кровь, окрашивая тесто в бледно-розовый (шестерёнки скрипят всё отчётливее, вот-вот полетят к хреновой матери - и привет). смех чжана превращается в клокочущее бульбульканье: "если торговать наркотой на постоянке, то придётся с неё слезать - где ты видела дилера, упарывающего свою же продукцию? нахуй мне это надо?"

чжан знает тысячу способов смешать вот ту хрень с этой дрянью так, чтобы три дня провести на своих двоих, не сваливаясь на подкосившихся ногах в сонливое бормотание, чжан разоряет уличные автоматы, выбивая ногой последние банки с энергетиками, чжан втирает свои волшебные смеси прямиком в десну и в проводках наушников нон-стопом агрессивный злой бит, под который он подстраивает всю свою никчёмную жизнь, которую он тащит за собой с самого побега с ебучего марса. первобытный, почти животный ужас существования соседствует в нём с холодным стариковским цинизмом.

чжану не нужны лавры, признание, всеобщая любовь - ему хорошо быть всего лишь юрким японским карпом, закапывающимся в илистое дно бэй-вью-хантерс, достаточно, чтобы о нём не забыли и чтобы не обращали слишком пристальное внимание. чжану заебись. чжан найдёт способ сделать так, чтобы это самое "заебись" продлилось как можно дольше.

любовь существа, не способного к сопереживанию схожа с любовью психопата из довоенной документалки про все возможные девиации по списку - нет места сопливым сантиментам и ласковым вздохам, есть только грубая потребность в контакте. "я хочу, чтобы ты была счастлива" превращается "ты нужна мне, я не хочу терять тебя". отношения ян и чжана, взрощенные на сентиментальных братско-сестринских записанных на подкорку чипа воспоминаниях и одной грязной тайне, похожи на эгоцентричный союз двух полностью зацикленных на себе жадных тварей, которым чуждо то самое, настоящее, о чём столетиями писали люди - "тупые кожаные мешки", как неизменно фыркает чжан - в любовных романах и о чём снимали фильмы.

чжан звонит в четыре часа ночи, - он ночное существо, его биологические часы давно перекувырнулись с ног на голову - чтобы сказать: "слышал, в подворотне нашли какую-то обдолбанную блядь с порванной вагиной и всю в сперме, это случайно не ты?"
ян прижимается грудью к его спине, обвивает руками шею, чтобы посмотреть на то, как стремительно наполняются слезами глаза его очередной девчонки я-слышал-ты-любишь-плохих-парней на одну неделю.

это симбиотическая привязанность, тянущая кровь из жил, не обязывающая ни к чему, но пугающая своей однозначностью и почти эксгибиционистской откровенностью - навылет, с твёрдой уверенностью в том, что друг за друга они точно не умрут, но всегда готовы убить.

чжан скалится в кислую рожу патрика, гордона, джеймса, давит пяткой тяжёлого ботинка, с хрустом ломая пальцы, и обещает - дотронешься до неё ещё раз, хоть раз, и пересчитаешь зубы, а хер бантиком свяжется, ни один врач не расплетёт.
вламывается к ней, не снимая грязные ботинки, кашляет радиоактивной пылью, копается в кухонном шкафу, жадно и с хлюпаньем доедает последнюю распаренную лапшу быстрого приготовления, засыпает у ян под боком, уткнувшись носом в волосы, а к рассвету просыпается один в запертой квартире, чтобы вылезти на улицу через пожарную лестницу.

хэппи энда не будет. но, если держаться вместе, быть может, у них получится выжить.

---

Что тут ещё добавить? Жду, заранее очень люблю, втяну, заиграю до хруста стекла на зубах.
Люблю длинные обстоятельные посты от 3к желательно, сама пишу от 3 до 10к в зависимости от того, как карта ляжет. Обожаю ангст и драму. Полная анархия в плане оформления - любое лицо, любое число, маленькие буквы, большие буквы, зАбОрЧиК, эпиграфы из песен - всё можно.
Имя и фамилия смене не подлежат, с внешностью меня может всё же удастся отговорить, но я слабо верю в то, что существует физиономия более вхарактерная.
(!) Обязательно свяжитесь со мной, если решите взять данную заявку.

Мёртвая птица падает прямо ей в руки.
Пересмешник, слёток ещё совсем - только выпал из гнезда, кажется, ещё готов открывать пасть, чтобы мать-пересмешница кормила с клюва и ворковала над ним. Ещё тёплый птенец в раскрытых ладонях - приложишь ухо к грудной клетке и начинает казаться, что он дышит (нет). Перья на груди у него мягкие, такими можно набить подушку, чтобы спать без мыслей и сновидений. Она хоронит его в старой коробке от отцовской шляпы - в их доме всё ещё лежат все его вещи, каждая на своём месте - ни у кого рука не поднимается дотронуться, выкинуть ненужное, продать с рук или сдать в Красный Крест то, что ещё пригодится, будто обладатель может вернуться в любой момент и потребовать своё имущество назад, знание останавливает, но ей не снятся кошмары, в голове сплошь отупелая медикаментозная кома и оно становится обезличенным фактом - и закапывает под чахлым кустом на заднем дворе. Под ногтями траурная кайма из чернозёма, пластина надламывается и Бонни думает, что у неё руки как у банши со старых гравюр, которые своим криком предвещают смерть.
(возможно, _ей кажется_, что это действительно так)

Карнавал уезжает из Маршалла так же неожиданно, как приехал, и оставляет после себя сорванные ошмётки выцветающих в сепию - стремительно - афиш, огрызки яблок в карамели, окурки на кукурузном поле, музыку и яркие огоньки.
Несколько исчезновений (это только вопрос времени, что не трупов).

---

"Сука, сука, сука", - она сжимает пальцы цепко, и хочет сжечь ёбаный Крейнхилл, ёбаных ведьм, весь этот ёбаный город просто за то, что они - за то, что она - натворили. С самого начала было понятно, что эта история не предвещает ничего хорошего, у них не будет хэппи-энда, у Маршалла - не будет.
Потом она будет глотать ком, проталкивать глубже в горло, отводя взгляд от голубых глаз и голых коленей Эванджелин Хантер - святая невинность во взгляде убийцы, которую она никогда не сможет осудить.

---

Бонни поддевает кончиками пальцев перекатывающуюся листовку, - карнавальная лента старомодной дешёвой бумаги с цирка уродов, ещё пахнущая библиотекой и типографией - и чиркает колёсиком пластиковой зажигалки из магазина рядом с автозаправкой. Пламя поднимается быстро, отливает синим, как детские крошечные костерки из ярких подожженых фантиков, и выглядит красиво, в чем-то празднично даже.
Если повторять её имя много раз подряд, оно превращается в растянутую тянучку, проседающий на языке продавленный водный матрас.
Мэвис. Мэвис-Мэвис-Мэвис.

---

Некоторые заклинания нужно повторять определённое количество раз для того, чтобы они подействовали - в голове Бонни викканское правило трёх мешается с библейским "око за око", тора с сатанинской библией, а высокие чувства с сексом по телефону на номер, который диктуют в ночном эфире.
Если повторять что-то слишком часто, то оно вообще перестанет что-то значить, превратившись в набор букв, выцветет, приестся, обессмыслится.
Может быть, поэтому Мэвис нравится секс - а у Бонни нет святынь, которые можно десакрализовать и осквернить, ей совсем не страшно.

---

Бензин плещется в каннистре в её рюкзаке, когда она говорит:

- Пэм Роджерс сам в этом виноват, ему бы стоило больше думать о манерах.

(всем бы просто стоило вести себя нормально и тогда всё было бы хорошо)
(это не месть, а предупреждение, они очерчивают свою территорию как животные - свежей, остро пахнущей аммиаком мочой, запах которой не выветрится ещё долго)
(он, должно быть, сам хотел, чтобы его дом сожгли, его жилище давно напрашивалось на поджог)
У Мэвис в пальцах ломаются спички, а на щеках ржавчиной веснушек осели искры, глаза - провалы сгоревших окон, всё прогорело до последней искры, но остались призраки всего, что ты когда-либо слышал и знал.
Должно быть, те парни, что сожгли Золотой храм и Александрийскую библиотеку, просто достигли просветления.
И выше уже только Ян Палах, а через голову не прыгнешь.
(бонни не хватает мозгов на то, чтобы перечислить имена всех президентов штатов и найти нужный город одним тычком на карте, но всех поджигателей она знает в лицо)

- Иногда я начинаю думать, что ты - Дьявол.

имя дал ей создатель мужское.

кровь на костяшках пальцев, бой уже пятый или шестой. арес скалится на арене, подставляясь сопернику поначалу. глаза за толпу цепляются; где-то рядом ходит тот, кто нарек ее древним богом войны. как иронично. у создателя нет теперь голоса (когда они встречались в последний раз, — он не произнес ни слова, все стало ясно. смертные любили зрелища), у ареса нет права голоса. что скажет хозяин арены, то и выполнит (скажет босс «добей его на пятом раунде» — она добьет без лишних вопросов), но всему есть предел. как-то раз босс попросил ее минет ему сделать («ты ж репликант, блять, игрушка»), и теперь скрывает недостаток свой под штанами (арес не спрашивает как на вкус достоинство, она молча наблюдает). репликант ухмыляется и соперника своего добивает во время пятого раунда.

имя дал ей создатель древнего бога войны.

перед глазами ее, — его уставший лик. арес боли не чувствует; он приходит к ней регулярно, проверяя творение рук своих. это уже вошло в привычку: репликант раны ее обрабатывает, сбежавшая от рук бегущих по лезвию дает себя осматривать без всякого сопротивления. один раз творение посмело спросить безмолвного: «почему не ушел от них?», рука элдриджа замирает в воздухе, а он смеется (нет, смеется беззвучно. раньше он посмеивался в первый дни над тем, как из клетки ненавистной пыталась вырваться, потом перестал, — сам попался). арес руку его перехватывает; их разговоры теперь полны ее монологов, дэус реплика лишь головой кивнет или же исподлобья взглянет на нее. репликант молчание ценит (раз удар, два, — крики, шум, восторг пьянит, люди всегда просили хлеба и зрелищ); создатель был первым, кто первым на свет божий вывел (ты помнишь? «купи меня,» — гласили вывески тогда, маня из окон. арес к стеклу прикасается, спрашивая: «что это?»).

имя дал ей аббадон арес.

он сказал созданию своему тогда, что арес — покровитель войны в древних мифах. «войны беспощадной, спартанцы ему клятвы на поле боя приносили,» — рассказал ей легенду о древнегреческом боге. он хочет чтобы она войну вела? ах недосказанность эта, даже сейчас есть она (в воздухе повисла как препятствие меж ними); арес гневится, прогнать прогнать прочь репликанта пришедшего, но не смеет. губы дрогнут: «останься», и элдридж до утра останется на квартире ее, сядет в углу на кресло старое, измотанное, — и уснет.

она дралась за двоих на арене каждый вечер. и каждый вечер искала в толпе молчание.

я очень медленный игрок, слоупок даже. Пишу посты раз в тысячелетие, но вот ниже пример игры приведен, поэтому предупрежу, что стоит ждать именно такого. если хотите пару, — окей, без проблем.

персиваль знает: времени у него осталось мало.

персиваль считает теперь не насечками на стенах, персиваль завел себе календарь, отсчитывающий оставшееся время до деактивации. каждое утро шепчет он себе: «очередной день», и выполняет ему предназначенное. вот они, перед ним, на алтаре во имя создателя, — дожидающиеся рождения своего. они живые; почти живые, система жизнеобеспечения на данный момент поддерживает ту частичку, к которой люди относятся с пренебрежением. создатели его молвят, что это жизнью зовется; элдридж же кривит губы недовольно. жизнь свою они не ограничили, в то время как жизнь, ах нет, жизнью это сложно назвать, — существование звучит лучше, — проходит пред теми, кого смертные в качестве подобных себе создали. дэус реплика стоит над собственным созданием, изучая данные с планшета (они говорили ему: «дыхание — это жизнь», аббадон дышит, существо им созданное тоже). закрывая глаза, персиваль перебирает всевозможные варианты событий: вот первый тест, вот шаг, вот репликант созданный пытается речь и жесты сымитировать; а вот вариант, где его создание против создателя оборачивается, пытаясь задушить, убить, сломать шею. а вот вариант, где тестовый субъект просто сидит на краю алтаря, где жизнь создается, и смотрит бессмысленно на персиваля.

персиваль знает: времени у него осталось мало.

пред ним — здание подпольных боев репликантов. репликант визор свой на правом глазу подправляет, дождь на кончиках пальцев его играет ночной блюз, а может это рядом сидевший бродяга просил подаяния, да только капли дождя на коробку промокшие падали как утешение ему. сэр персиваль (кто-то произносит его так, пробует на кончике языка он сам как это звучит, но оставляет висеть «сэр» на беззвучных устах своих) идет мимо жертвы этого города, внимания своего даже не обращая на мольбы бездомного («спорим, сэр, у вас найдется пару зелененьких на обед такому бедолаге как мне,» — вслед бросает элдриджу мужчина, спустя две минуты проклятиями сыпля в спину), и только дождь одного утешает, а второго осыпает благословением своим. дождь шепчет персивалю, что он тоже скоротечен, — и в ответ лишь дождю улыбка, преисполненная сожаления.

хочешь попробовать? это вкусно
joi у нас свой, качественный
тебе понравится

венец неоновый его голову устилает; элдридж дожидается пока допуск его к арене подтвердится. старик шаркает и постоянно кашляет, готов в ноги к нему броситься и молит, чтобы достопочтенный господин не убил его. по левую руку отирается торговец синтетических наркотиков, по правую, — ему толкают планшеты-каталоги с предложениями купить животных или же заказать кого-нибудь себе на ночь («у нас есть свой joi» — «у нас есть то, что ты потерял и желаешь вернуть»), и на мгновение руки дрогнут, протянутся к одному из каталогов, но тут же остановит себя в попытке обрести утерянное. перси идет вслед за старцем сгорбленным, потерянно осматриваясь по сторонам.

персиваль знает: времени у него осталось мало.

персиваль считает во время раунда сколько шагов сделал соперник репликанта, им созданного некогда в лабораториях «солт». его детище — идеальное оружие массового убийства, руками голыми готовый создателю своему шею свернуть; вот пятисотый, а может и шестисотый шаг, уклонение в сторону, — и противник падает на холодный пол арены, не подавая признаков жизни более. в карманах пиджака его, — синтетический наркотик отрава ему, но отрава, удовольствие приносящие в последние недели существования.

после боя элдридж идет вслед за старцем в отведенную комнату для него, принимает наркотик и падает на подушки (грязные и сальные, запачканные кровью и чей-то слюной, — впрочем, уже неважно реплике). времени у него осталось мало, — он надеется, что наркотик этот остаток времени сократит гораздо более существеннее, нежели чем на самом деле надо. тело охватывают судороги и дрожь по спине пробегает, а ему кажется, что девушка с голограммы к нему обращается.

– ты хочешь меня? я исполню твое любое желание, — молвит она, подходя к элдриджу.

но в ответ ничего не получает.

цилиндрическая линза в щель роговицы . ?

элдридж поправляет покрывало на плечах своих в закусочной. тело все еще судорогами сковано, из носа кровь, руки дрожат. (попробуй лапшу от мистера чана, лапшу со вкусом дождя) эдди смит во многом с ним соглашается; во многом с ним вступает в жаркие дискуссии, но в ответ человек все равно не получает ни единого слова, — слова ныне товар редкий и на вес золота у персиваля.

имплант не цепляется за полимерные петли

эффект от наркотика уже проходит. меж тем, лапша со вкусом дождя от мистера чана на вкус как полимерная резина (правда, резины никогда не пробовал, черт его знает, может это лапша и есть резина, продаваемая вместо лапши, быть может спросить мистера чана? он знает про лапшу все), а момент, когда перед ним предстает сам эдди смит собственной персоной потерян.

персиваль знает: времени у него осталось мало.

на экране визора он сам собственной персоной, и на планшете, который аккуратно дрожащими все еще руками кладет персиваль перед эдди, висит лишь одно утверждение:

ты потеряешь клиента.